Неточные совпадения
Дерсу замолчал, повернулся к окну и опять стал смотреть на
улицу. Он тосковал об утраченной
свободе. «Ничего, — подумал я. — Обживется и привыкнет к дому».
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и уйти из комнаты. Его потянуло не в собрание, как всегда, а просто на
улицу, на воздух. Он как будто не знал раньше цены
свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
Только когда мы выехали из города и грязно-пестрые
улицы и несносный оглушительный шум мостовой заменились просторным видом полей и мягким похряскиванием колес по пыльной дороге и весенний пахучий воздух и простор охватил меня со всех сторон, только тогда я немного опомнился от разнообразных новых впечатлений и сознания
свободы, которые в эти два дня совершенно меня запутали.
«Шкапы-кабысдохи» паслись на
свободе, в вигвамах полуголые медно-красные индейцы сидели вокруг очага и пальцами, должно быть никогда не мытыми, рвали мясо, поджаренное тут же на углях, и вместо хлеба ели из котелка горячие жареные орехи, те самые, которые по пятаку за стакан с той поры продавались разносчиками на
улицах под названием китайских орехов.
— Верно! Не успокаивает… Какой мне выигрыш в том, что я, на одном месте стоя, торгую?
Свободы я лишился. Выйти нельзя. Бывало, ходишь по
улицам, куда хочешь… Найдёшь хорошее, уютное местечко, посидишь, полюбуешься… А теперь торчу здесь изо дня в день и — больше ничего…
— Видите? Они, кудрявые, по
улицам ходят, народ избивают, который за государеву правду против измены восстаёт, а мы, русские, православные люди, даже говорить не смей. Это —
свобода?
— Революционеров… А — какие же теперь революционеры, если по указу государя императора революция кончилась? Они говорят, чтобы собирать на
улицах народ, ходить с флагами и «Боже царя храни» петь. Почему же не петь, если дана
свобода? Но они говорят, чтобы при этом кричать — долой конституцию! Позвольте… я не понимаю… ведь так мы, значит, против манифеста и воли государя?
Прошла половина поста. Бешеный день французского demi-careme [Полупоста, преполовение поста (франц.).] угасал среди пьяных песен; по
улицам сновали пьяные студенты, пьяные блузники, пьяные девочки. В погребках, ресторанах и во всяких таких местах были балы, на которых гризеты вознаграждали себя за трехнедельное demi-смирение. Париж бесился и пьяный вспоминал свою утраченную
свободу.
Те люди, которые однажды, растроганные общей чистой радостью и умиленные светом грядущего братства, шли по
улицам с пением, под символами завоеванной
свободы, — те же самые люди шли теперь убивать, и шли не потому, что им было приказано, и не потому, что они питали вражду против евреев, с которыми часто вели тесную дружбу, и даже не из-за корысти, которая была сомнительна, а потому, что грязный, хитрый дьявол, живущий в каждом человеке, шептал им на ухо: «Идите.
Но уже близились пестрые, переменчивые, бурные времена. Однажды вечером весь город загудел, заволновался, точно встревоженный набатом, и в необычный час на
улицах стало черно от народа. Маленькие белые листки ходили по рукам вместе с чудесным словом: «
свобода», которое в этот вечер без числа повторяла вся необъятная, доверчивая страна.
Даже самый путь к выгону по Слободской
улице уже отличался ничем не стесняемою
свободою самой широкой предприимчивости.
Много страдал от людей неуверовавших, а потом жил в Москве на вольной воле, на полной
свободе у Донского монастыря, возле
улицы Шаболовки.
Пользуясь полною
свободою ходить куда хотим, мы, разумеется, сейчас же отправились на указанный нам постоялый двор, который был где-то в Гончарной
улице, — и там, под темными навесами сараев этого двора, мы дружески познакомились с извозчиками, с которыми должны были ехать.
Наутро мы приехали в Харбин. Здесь настроение солдат было еще более безначальное, чем на позициях. Они с грозно-выжидающим видом подходили к офицерам, стараясь вызвать их на столкновение. Чести никто не отдавал; если же кто и отдавал, то вызывающе посмеиваясь, — левою рукой. Рассказывали, что чуть не ежедневно находят на
улицах подстреленных офицеров. Солдат подходил к офицеру, протягивал ему руку: «Здравствуй! Теперь
свобода!» Офицер в ответ руки не протягивал и получал удар кулаком в лицо.
И возвращались гостьи домой, довольные, что видели новые лица, подышали на
улице свежим воздухом и
свободой!